Ксения Донская 26 октября 2020 |
В Традиционной олимпиаде по лингвистике я участвовала всего один раз, в 1971 году. Тогда я училась в 10 классе (выпускной класс. – Прим. ред.) и собиралась поступать на отделение структурной и прикладной лингвистики, хотя представление о ней у меня было весьма смутное: я просто проштудировала справочник для поступающих в МГУ и выбрала направление по экзаменам, которые нужно было сдавать. Набор был необычный: русский язык, литература, иностранный язык, математика, – мои любимые предметы.
В классе у нас с ребятами были очень хорошие отношения, все знали, куда я собираюсь, и весной кто-то из одноклассников принес мне вырезку из газеты – объявление о седьмой Традиционной олимпиаде по лингвистике. Никаких кружков тогда не было, а вся моя подготовка заключалась в нескольких задачках, которые я видела в «Науке и жизни». И тем не менее, мы с двумя одноклассниками отправились на соревнование. Это, кстати, был первый раз, когда олимпиада проводилась на Ленинских горах в новом гуманитарном корпусе – до этого она проходила в здании университета на Моховой.
Пришли, сели вместе: тогда, кажется, все десятиклассники помещались в одну аудиторию. Некоторые задачи были представлены в разных вариантах: например, мои товарищи сидели по бокам от меня, и у них задача на таблицу умножения была на датском языке, а у меня – на японском.
Одноклассники долго не выдержали, удовлетворили свое любопытство и ушли. А я увлеклась и сидела до последнего, сделала все, что смогла: примерно половину задач решила нормально, а в остальных не очень поняла, что вообще требуется. Потом, на разборе, даже пожалела, что не сдала свои решения, в которых не была уверена. Например, была задача Альфреда Наумовича Журинского «Мать любит дочь» на синтаксическую омонимию. Эту фразу можно понять в двух смыслах – «мать любит дочку» и «дочка любит мать», и нужно было придумать подобные неоднозначные фразы, но с разным грамматическим разбором: то есть, входящие в них существительные должны, например, различаться родом или числом. Никаких красивых осмысленных фраз мне придумать не удалось, и я не стала сдавать свое решение. А на разборе выяснилось, что в качестве ответов принимались фразы не красивее, чем мои! Важнее было, чтобы человек разобрался, в чем тут дело.
В олимпиаде всегда была «нулевка» – нулевая задача на знание языков, в общей сумме баллов она обычно не учитывалась, но за лучшие решения давали специальные призы. Целью этой задачи было не определить уровень участников, а выявить, какие школьники знают несколько иностранных языков. Помимо английского я немного говорила на сербскохорватском: жила с родителями в Белграде, специально его не изучала, но на бытовом уровне знала. И некоторые предложения «нулевки» я перевела на сербскохорватский (сейчас такого языка нет, его место занимают сербский, хорватский и боснийский. – Прим. ред.). Этого и сделанных мной заданий хватило для перехода на второй тур. А позже, в университете, я действительно начала изучать этот язык: собрала группу единомышленников, мы заявили о своем желании на кафедре славянских языков, и нам выделили преподавателя, в те времена так можно было.
На второй тур я уже пришла подготовленной – участием в первом туре и разбором. Выступила прилично, решила почти все задачи и в результате получила третью премию.Также ее дали еще нескольким участникам, но никого из них я после не встречала. Вторую премию получили два человека: Евгения Чернозатонская, которая позже стала моей одногруппницей, мы с ней дружим до сих пор, и некто Глушков, «семинарист», как было объявлено. А первую премию не получил никто. Позже я узнала, что вообще-то у этого Глушкова был лучший результат, но семинаристу первую премию давать не хотели: во-первых, семинария – это уже не совсем школа, в ней учатся после школы, а во-вторых, это же советские времена, я вообще удивляюсь, что семинариста как-то отметили. И поскольку он уже не был школьником, саму премию ему не дали, но признали, что его результат на уровне второй премии.
Премией были книги – за первую такие стопки давали, что люди их не могли унести самостоятельно. Для тех, кто участвовал впервые, это становилось неожиданностью, а более опытные сразу приходили с какими-то сумочками-веревочками: они уже знали, что их ждет.
Вот эту стопку Глушкову и не вручили, но результат признали. А потом, через несколько лет, раскрылся великий обман: оказалось, что этот Глушков – вовсе не семинарист, а студент мехмата. Ему просто было интересно порешать задачи, вот он и придумал так пошутить!
Те, кто удостаивался премии на олимпиаде, также получали плюс полбалла на вступительных экзаменах. А еще я знаю, что в университете составлялись списки призеров, их относили в приемную комиссию. За некоторых олимпиадников шла борьба: преподаватели были заинтересованы, чтобы человек, получивший первую премию, поступил, даже если он немного недобрал по баллам. Но, конечно, если какой-то экзамен завален, то там уже ничего не поможет.
После олимпиады я утвердилась в своем решении идти на лингвистику. И когда поступила, тоже начала участвовать в организации соревнований. На младших курсах я выступала в роли «собаки» – на мне проверяли задачи будущей олимпиады. Проверять их нужно было для того, чтобы посмотреть, решаются они или нет, нет ли каких-то побочных решений и других проблем. Бывает, даже опытные составители такие вещи просто не замечают. К тому же у членов задачной комиссии, которые тоже прорешивают всю олимпиаду, уже есть какие-то специальные знания, поэтому важно проверять задачи на вчерашних школьниках, у которых таких знаний нет.
Со второго курса я уже была в оргкомитете и в задачной комиссии, а на пятом стала ее председателем. Члены задачной комиссии решают собранные задачи, обсуждают их, редактируют, предлагают автору правки, раздают задания первокурсникам на проверку, составляют набор. Потом нужно рассортировать, что подходит для первого тура, что – для второго, что для какого класса. Последним этапом всегда было «отзализнячивание» – нужно было показать выбранные задачи Андрею Анатольевичу Зализняку, чтобы он их одобрил или указал какие-то недостатки. В первые годы олимпиады он входил в задачную комиссию, но поскольку у него было много других дел, он от этого отошел, но задачи все равно всегда смотрел. Помню, на пятом курсе я ему возила задачи домой, и он ими остался доволен. Это было очень значимо: я считала Андрея Анатольевича лучшим преподавателем и великим ученым, писала у него курсовую работу, а затем и диплом.
Благодаря участию в организации олимпиады, студенты разных курсов нашего отделения были хорошо знакомы друг с другом и дружили. Обычно люди знакомятся по горизонтали: знают всех однокурсников, а тех, кто на год старше или младше, – в меньшей степени. У нас же получалось все наоборот: общих пар у курса было не так уж и много, и не то чтобы на лекциях по истории КПСС с кем-то познакомишься. Зато на своем отделении я знала всех студентов – и младше, и старше меня, потому что нас объединяло два значимых мероприятия: олимпиада и экспедиция.
После окончания университета я каждый год приходила на церемонию награждения олимпиады. Как и все остальные, кто ей интересовался; это стало нашей традицией.
Потом было шесть несчастных лет, когда олимпиада не проводилась, а в 1988 она возобновилась в Историко-архивном институте (МГИАИ), на базе которого потом был создан РГГУ, где вскоре появился факультет лингвистики. Со следующего года МГИАИ и МГУ стали проводить олимпиаду совместно.
Я работала в РГГУ (сначала – МГИАИ) с 1988 года и очень плотно занималась олимпиадами, в том числе, участвовала в организации второй Международной олимпиады по лингвистике. Первая состоялась в 2003 году в Болгарии, потому что у России тогда не было условий, болгарам было проще все устроить: олимпиада проводилась летом на горнолыжном курорте – вне сезона цены там гораздо ниже. Тогда я была в жюри. Вторую международную олимпиаду мы организовали на базе РГГУ.
На Традиционную олимпиаду по лингвистике мы старались подбирать задачи, в которых не было бы «школьных» языков: английского, немецкого, французского. А на международной нельзя было составлять задачи не только на эти языки, но и на языки участников, поэтому приходилось выбирать более экзотические. Раньше экзотическими считались, например, китайский или японский, но чем больше расширялся круг участников, тем более изобретательными приходилось быть при отборе заданий.
Сегодня олимпиада во многом отличается от той, в которой когда-то участвовала я. Во-первых, сейчас люди к ней готовятся. Раньше было проще: первый раз все приходили без подготовки. А сейчас и кружки есть, и задания всех предыдущих олимпиад доступны в интернете. Еще я замечаю разницу в подходе к задачам. Сейчас в каждой можно встретить несколько лингвистических явлений сразу, а раньше, как правило, задача была посвящена чему-то одному. Поэтому старые задачи было очень удобно использовать для наглядного объяснения каких-то тем, причем не только на кружках или при подготовке к олимпиаде, но и в университете. Почти все преподаватели, знакомые с лингвистическими задачами, включают их в свои курсы, и я тоже к ним прибегала, когда работала в РГГУ.
В 2009 году меня пригласили на работу в Австрию, и я несколько отошла от олимпиадных дел, хотя олимпиада по лингвистике мне по-прежнему дорога. Но вообще, сейчас уже и молодежь хорошо справляется. А если говорить о влиянии олимпиады на меня, то оно было очень большим: благодаря ей я утвердилась в своем решении поступать на лингвистику и выбрала профессию, о которой ни разу не пожалела. А лингвистические задачи сопровождают меня всю жизнь.
А желающим узнать, как проходила Третья традиционная олимпиада по языковедению и математике (1967), и примериться к задачам тех лет советуем также почитать воспоминания участника этого соревнования Алексея Головастикова.
*Альфред Журинский – лингвист, кандидат филологических наук, инициатор Традиционной олимпиады по лингвистике, автор множества лингвистических задач.
**Евгения Чернозатонская – старший редактор «Harvard Business Review Россия».
***Андрей Зализняк – лингвист, академик РАН, автор знаменитого «Грамматического словаря русского языка», один из основателей Традиционной олимпиады по лингвистике.